Неточные совпадения
Иван воспитывался не дома, а у богатой старой тетки, княжны Кубенской: она назначила его
своим наследником (без этого отец бы его не отпустил); одевала его, как куклу, нанимала ему всякого рода учителей, приставила к нему гувернера, француза, бывшего аббата, ученика Жан-Жака Руссо, некоего m-r Courtin de Vaucelles, ловкого и тонкого проныру, самую, как она выражалась, fine fleur [Самый цвет (фр.).] эмиграции, — и кончила тем, что чуть не семидесяти лет вышла замуж
за этого финь-флёра: перевела на его имя все
свое состояние и вскоре потом, разрумяненная, раздушенная амброй a la Richelieu, [На манер Ришелье (фр.).] окруженная арапчонками, тонконогими собачками и крикливыми попугаями,
умерла на шелковом кривом диванчике времен Людовика XV, с эмалевой табакеркой работы Петито в руках, — и
умерла, оставленная мужем: вкрадчивый
господин Куртен предпочел удалиться в Париж с ее деньгами.
— Надеюсь, это не дурно: лучше, чем выскочить из колеи, бухнуть в ров, как ты теперь, и не уметь встать на ноги. Пар! пар! да пар-то, вот видишь, делает человеку честь. В этой выдумке присутствует начало, которое нас с тобой делает людьми, а
умереть с горя может и животное. Были примеры, что собаки
умирали на могиле
господ своих или задыхались от радости после долгой разлуки. Что ж это
за заслуга? А ты думал: ты особое существо, высшего разряда, необыкновенный человек…
Ключница Пелагея была в
своем роде замечательная женщина: очень в молодых годах бежала она, вместе с отцом
своим, от прежних
господ своих Алакаевых в Астрахань, где прожила с лишком двадцать лет; отец ее скоро
умер, она вышла замуж, овдовела, жила внаймах по купеческим домам и в том числе у купцов персиян, соскучилась, проведала как-то, что она досталась другим
господам, именно моему дедушке,
господину строгому, но справедливому и доброму, и
за год до его смерти явилась из бегов в Аксаково.
У меня вот спина болит, кашель, насморк; да и, наконец, и нельзя мне идти, никак нельзя по этой погоде; я могу заболеть, а потом и
умереть, пожалуй; нынче особенно смертность такая…» Такими резонами
господин Голядкин успокоил, наконец, вполне
свою совесть и заранее оправдался сам перед собою в нагоняе, ожидаемом от Андрея Филипповича
за нерадение по службе.
— Чтоб возблагодарить-с,
за гостеприимство возблагодарить! Слишком понимаю-с! Алексей Иванович, дорогой, совершенный, — ухватил он его вдруг
за руку обеими
своими руками и с пьяным чувством, чуть не со слезами, как бы испрашивая прощения, выкрикивал: — Алексей Иванович, не кричите, не кричите!
Умри я, провались я сейчас пьяный в Неву — что ж из того-с, при настоящем значении дел-с? А к
господину Погорельцеву и всегда поспеем-с…
1-й лакей. То-то я слышу дух такой тяжелый. (С оживлением.) Ни на что не похоже, какие грехи с этими заразами. Скверно совсем! Даже бога забыли. Вот у нашего
барина сестры, княгини Мосоловой, дочка
умирала. Так что же? Ни отец, ни мать и в комнату не вошли, так и не простились. А дочка плакала, звала проститься, — не вошли! Доктор какую-то заразу нашел. А ведь ходили же
за нею и горничная
своя и сиделка — и ничего, обе живы остались.
Я здесь
умру. Попа теперь не сыщешь.
Я во грехах
своих покаюсь вам.
Грехи мои великие: я бражник!
И
умереть я чаял
за гульбой.
Но спас меня
Господь от смерти грешной.
Великое Кузьма затеял дело,
Я дал ему последний крест с себя;
Пошел
за ним, московский Кремль увидел,
С врагами бился так же, как другие,
И
умираю за святую Русь.
Скажите всем, как будете вы в Нижнем,
Чтобы меня, как знают, помянули —
Молитвою, винцом иль добрым словом.
Старец Иосиф был из чухломских
бар, дворянского роду Горталовых,
за ним в Чухломском уезде три ревизские души состояло, две души
умерло, третья вместе с
барином в обители проживала и над
барином своим начальствовала, потому что инок Галактион, по-мирскому Егорка Данилов, крепостной
господина Горталова крестьянин, игуменствовал в обедневшей и совсем почти запустевшей мужской Улангерской обители, а старец Иосиф Горталов был при нем рядовым иноком.
«
За верность не
умру!», стережет шляпу и по временам смотрит в глаза
своему господину.
Паткуль уехал ко двору Петра. Проводив мнимого
господина Фишерлинга, швейцарка шла, рыдая, в
свое отечество
за угрюмым отцом
своим и, казалось, готова была выплакать
свое сердце. Ей назначено тайное свидание в Германии: любовь или жалость его назначили, мы не знаем, но известно только нам, что без того б Роза осталась
умереть на мызе, где похоронила
свое спокойствие и счастие.
Вернувшись в
свою горницу, он сел
за стол и глубоко задумался. «Ну как не осилить и Ермаку болести-то?..
Умрет она, — неслось в его голове, и при этой роковой мысли холодный пот выступил на его лбу. Да неужели
Господь посетит таким несчастием! Смилуйся, Боже мой, смилуйся!»